В сложнейших, тончайших узорах дипломатической паутины, в хитросплете-ниях и видоизменениях тактики борющихся сторон часто не только варьируются, но и комбинированно пускаются в ход различные перечисленные приёмы.

Классическим образцом использования дипломатией комбинированного приёма — 1) маскировки «защитой» слабых государств и 2) откровенной угрозы войны — служит история со знаменитой телеграммой Вильгельма II президенту Трансваальской республики Крюгеру 3 января 1896 г. Стоит напомнить здесь некоторые подробности этого эпизода.

Германская дипломатия с довольно давних пор поддерживала секретные отношения с бурами Трансвааля и Оранжевой республики. Статс-секретарь иностранных дел Германии барон Маршалль фон Биберштейн старался заинтересовать германский капитал в бурской экономике, в постройке железной дороги от Лоренсо-Маркеса к Претории и т. д. Отношения между Англией и Германией ещё не были так испорчены, как впоследствии; всё же министерству лорда Солсбери и особенно министру колоний Джозефу Чемберлену германская возня в Южной Африке начинала не нравиться. В июле 1895 г. была закончена названная железная дорога. По этому ничтожному поводу Вильгельм II послал два германских броненосца к берегам Южной Африки со специальной целью поздравить президента Крюгера. Английский кабинет насторожился. Как потом обнаружилось со слов одного дипломата, Солсбери и Чемберлен «стали терпеливо ждать». Англичане, впрочем, не только ждали. В октябре 1895 г. английский посол в Берлине сэр Эдуард Мэлет определённо высказал барону Маршаллю неудовольствие по поводу интриг Германии в Трансваале. «Знайте, барон, — заявил посол, — что Трансвааль — это чёрная точка в англо-германских отношениях». Но германский дипломат утвердился на позиции, которая ему казалась и несокрушимой и необыкновенно выгодной морально и политически: ведь речь шла о «защите» буров от явно угрожавшей им со стороны англичан опасности, об «охране независимости» маленького народа от империалистических хищников.

На самом деле, вмешиваясь в англо-бурские дела, германская дипломатия ставила перед собой две точно очерченные цели. Во-первых, ей надобно было понудить Англию примкнуть к Тройственному союзу; во-вторых, если первая цель окажется недостижимой, немцы рассчитывали всячески способствовать расширению и углублению англо-бурского конфликта, усилить на этой почве германское влияние в Южной Африке и со временем теснее связать экономическими узами германскую Юго-Западную Африку с обеими бурскими республиками, что создало бы постоянную угрозу Родезии и Капской колонии.

Вильгельм II, раздражённый или прикинувшийся задетым акцией Мэлета, призвал английского военного атташе в Берлине полковника Суайна и сразу же приступил к угрозам. Он объявил, что если с Германией осмеливаются разговаривать так, как позволил себе Мэлет, то он, германский император, будет действовать против Англии вместе с Россией и Францией. Вообще настало для Англии время решать, присоединяется ли она к Тройственному союзу или же к врагам Тройственного союза. Полковник Суайн сообщил немедленно в Лондон об этой выходке императора. Солсбери не реагировал на это предложение союза, которое делалось уже не в первый раз. Но Вильгельм не успокаивался. Дело в том, что сам он и Маршалль фон Биберштейн почему-то уверовали в это время в возможность одним энергичным жестом припугнуть английское правительство, находившееся в тот момент в натянутых отношениях с Францией и с Россией, и этим принудить старого консервативного премьера Солсбери ввести Англию в Тройственный союз. Эта мысль оказалась глубоко ошибочной. Солсбери вообще был не робкого десятка; кроме того, он отлично знал, что при тогдашнем состоянии германского флота никогда Вильгельм па войну против Англии не отважится и что Франция в союз с Германией не вступит. Прошло несколько недель. 20 декабря 1895 г. германские послы при великих державах были неожиданно уведомлены доверительно, что император снова запросил Англию, не согласится ли она формальным договором соединиться с Тройственным союзом. Иначе, пояснял Вильгельм, так как английская политика вызывает всеобщее недоверие, англичанам придётся иметь дело с соединённой против неё группой континентальных великих держав. Эта прямая и вторичная угроза снова не произвела ни малейшего впечатления ни на Солсбери, ни даже на Чемберлена, который более был расположен к соглашению с Германией. Мало того, английское посольство в Берлине очень деликатно, но прозрачно дало понять — в приватном порядке — германскому императору, что, но мнению английских дипломатов, с его стороны всё это лишь комедия и что дружественное соединение России и Франции о Тройственным союзом невозможно. Тогда барон Маршалль специально пригласил к себе английского посла. Он стал всячески ему доказывать, что маркиз Солсбери заблуждается, что отношения между Францией и Германией вполне сносные, а главное, что все континентальные великие державы легко могут между собой сговориться именно за английский счёт. И опять испуга со стороны английского дипломата не последовало. Посол невозмутимо выслушал и явно остался при прежнем мнении.

Нетерпение и раздражение в Берлине росло. На этой почве и разыгралось всё дальнейшее. Следует отметить, что настойчивые угрозы немцев, касавшиеся огромной общей проблемы отношений Англии к обеим основным группировкам великих континентальных держав, на самом деле начались с Южной Африки, с англо-бурских разногласий. Чтобы ликвидировать эти разногласия, Сесиль Роде, один из неофициальных, но весьма могущественных руководителей английской империалистической политики, решил действовать. Он рассчитывал «вскрыть трансваальский нарыв» быстро, пока Германия ещё не готова к войне. В самые последние дни декабря агентами Родса был организован известный «набег Джемсона» на Трансвааль. И как раз в тот день, 31 декабря 1895 г., когда, ещё не зная о вторжении Джемсона, Маршалль фон Биберштейн в Берлине безуспешно старался напугать английского посла перспективой объединения против Англии всей континентальной Европы, в Лондон стали поступать первые известия о «набеге Джемсона». Тотчас же со стороны министра колоний Джозефа Чемберлена последовало официальное сообщение, в котором указывалось, что британское правительство решительно ничего о предприятии «добровольческого отряда» Джемсона не знало. Тогда Маршалль фон Биберштейн внезапно решил, что в его дипломатическую игру попал крупнейший козырь: теперь можно будет продолжать разговоры с англичанами о союзе совсем иным тоном, чем до сих пор. Уже на другой день после появления первых известий о «набеге Джемсона», т. е. 1 января 1896 г., почти все руководящие берлинские газеты (кроме «Kolnische Zeitung» и «Kreuzzei-tung», которые отложили свои высказывания на 2 января) поместили резкие статьи, прямо направленные против кабинета Солсбери. В невиновность Чемберлена решительно никто не верил. «Vossische Zeitung» писала, что Германская империя не только должна спасать свои экономические интересы на юге Африки, но и защитить от насильников маленький слабый народец буров, связанный с немцами общностью германской крови. Газеты приняли такой воинственный и непримиримый тон, что было ясно, кто за ними стоит и кто и зачем поднимает весь этот неистовый шум.

Вильгельм II, всегда склонный к самым воинственным и вызывающим выступлениям в тех случаях, когда твёрдо знал, что опасности не предвидится, прежде всего ознакомился с опровержением Чемберлена. Английское правительство категорически отклоняло от себя всякую ответственность. Следовательно, можно будет предпринять ряд шагов, якобы направленных против безвестного Джемсона, но на самом деле затрагивающих британское правительство и способных его обеспокоить. Маршалль фон Биберштейн получил разрешение отправить германскому послу в Лондоне Гатцфельду такую телеграмму: «В случае, если ваше превосходительство получите впечатление, что это преступление против международного права было совершено с разрешения, ваше превосходи-тельство потребуете свои паспорта». Конечно, и Вильгельм, и Маршалль фон Биберштейн, и Гатцфельд отлично знали, что после заявления Чемберлена подобный запрос не имел смысла. Но это было только началом. Чем меньше реагировал Солсбери на провоцирующие жесты германской дипломатии, тем азартнее становилось настроение Вильгельма. Стоявший за спиной императора и Маршалля советник статс-секретариата Фритц фон Гольштейн всеми мэрами старался внушить своему высокому начальству (которого уже в тот период своей службы не ставил ни в грош и которым уже начинал вертеть, как пешкой), что теперь или никогда можно привлечь Францию и Россию к совместному дипломатическому выступлению против Англии. Когда же оно состоится, Англия, воочию убедившись в опасности своего изолированного положения, перестанет упорствовать и согласится примкнуть к Тройственному союзу. Гольштейн настаивал на усилении угроз. Уже наступал вечер 1 января, когда в Берлин пришли новые телеграммы о том, что отряд Джемсона встретился с бурами и что завязался бой. О результатах боя ещё не сообщалось. Немедленно, утром 2 января, барон Маршалль телеграфировал в Лондон послу Гатцфельду, чтобы тот явился к маркизу Солсбери и заявил формальный протест против всякого покушения на самостоятельность Трансвааля. Маршалль не преминул ввернуть в свою ноту, что не верит английским заверениям. Гатцфельд отвёз эту дерзкую ноту на Даунингстрит, в Министерство иностранных дел. А когда он вернулся в посольство, пришли с юга Африки новые вечерние срочные телеграммы: они сообщали о поражении отряда Джемсона при Крюгерсдорпе и взятии его вместе с отрядом в плен. Дерзкая и угрожающая нота Маршалля оказывалась теперь явно ненужной; события её опередили. Гатцфельд бросился снова на Даунинг-стрит. Там он узнал, к своей радости, что Солсбери ещё не побывал в Министерстве и что поэтому нота лежит в нераспечатанном конверте. Германский посол поспешил взять её обратно и благополучно увёз домой. Казалось бы, на этом и должна была бы окончиться вся берлинская затея. Но нет! В Берлине всё ещё не хотели приостановить столь шумно начатой дипломатической агрессии.

3 января в императорском дворце было созвано экстренное совещание. На нём, кроме Вильгельма, присутствовали: имперский канцлер Гогенлоэ, старик, никакой роли в этот момент не игравший, барон Маршалль, преисполненный самых воинственных намерений, министр колоний и ещё два второстепенных сановника.

Вильгельм открыл заседание нелепейшим предложением объявить маркизу Солсбери, что Германия формально берёт Трансвааль под свой протекторат и немедленно посылает туда войска, не более и не менее. Гогенлоэ и даже сам Маршалль фон Биберштейн смутились. Маршалль сообразил, что дело заходит слишком уж далеко. Он предупредил, что война с Англией в случае захвата немцами Трансвааля возгорится немедленно: не лучше ли поэтому пустить в ход пока только демонстрацию, но зато внушительную и грозную. По совету министра колоний и барона Маршалля решено было, чтобы Вильгельм послал президенту Крюгеру телеграмму с поздравлением и чтобы эта телеграмма была явно направлена не против авантюриста Джемсона, а по адресу британского правительства.

На другой день, 4 января 1896 г., весь читающий мир прочёл в газетах телеграмму, посланную накануне президенту Трансвааля Крюгеру и подписанную императором Вильгельмом. В телеграмме изъяснялось, что Вильгельм II радуется победе буров так, как если бы это была немецкая победа; император счастлив, что Крюгеру удалось отстоять самостоятельность своей страны, не прибегая к помощи дружественных держав. Другими словами, Вильгельм грозил Англии, что если она снова прямо или косвенно покусится на самостоятельность Трансвааля, война с Германией будет неизбежна. Эта телеграмма вызвала бурю негодования в английской консервативной печати. Маршалль и Вильгельм некоторое время ещё не отдавали себе отчёта в том, как основательно их вызывающий жест испортил англо-германские отношения. Даже либеральная оппозиция в Англии обнаруживала величайшее раздражение. Само правительство молчало. Солсбери и Чемберлен не сходили с раз занятой позиции: за Джемсона они не отвечают, и им нет дела до нелепой телеграммы Вильгельма. На самом деле Солсбери нашёл способ обнаружить своё неудовольствие. Буря в английской прессе, разжигаемая скрытыми за кулисами официальными лицами, не затихала, но, напротив, разыгрывалась всё пуще. «Daily Telegraph» стал печатать статьи и телеграммы под общим названием «Германские интриги против Англии»; «Standard», «Times», не говоря уже о многотиражной мелкой прессе, перешли в свою очередь к язвительным комментариям и прямым угрозам. Дело дошло до уличных антигерманских демонстраций в восточной части Лондона. Генерал Грентэм при раздаче медалей отличившимся солдатам сказал речь, в которой иронически благодарил Вильгельма за то, что тот во-время предостерёг Англию, указав ей на нового врага, т. е. на Германию, и создал среди англичан полное единодушие.

Вильгельм оробел. Ни он, ни Маршалль не ждали такого эффекта. Из их угрозы не вышло ровно ничего. Император начал бить отбой по всей линии. Спустя некоторое время он стал умильно льстить англичанам, унилгаться перед ними и даже съездил без приглашения на поклон к королеве Виктории. А когда в самом деле началась война Англии с бурами, то он, как это выяснилось из его собственного позднейшего признания, сам послал королеве Виктории разработанный стратегический план скорейшего разгрома буров! Так постыдно кончилась великодушная «защита» буров императором Вильгельмом II при помощи повторных грозных запугиваний, ничем реально не поддержанных и неправильно рассчитанных па слабость нервов противника.

Другим примером подобной комбинации приёмов маскировки и угрозы является памятная борьба Германии и Франции из-за Марокко, несколько раз вот-вот сулившая привести Европу к мировой войне.

Демонстративная «забота» о правах угнетённой национальности и о неприкосновенности её достояния послужила для германской дипломатии прекрасной маскировкой в борьбе против Франции из-за Марокко. Курьёзнее всего, что та же самая «забота» о марокканцах была выдвинута в свою очередь и французской дипломатией в процессе длительной борьбы против Германии за Марокканскую империю.

Как известно, англо-французское соглашение 8 апреля 1904 г. делало Марокко «сферой французского влияния». Так началось, с одной стороны, внедрение французских войск в независимую до той поры страну под «безобидным» и невинным лозунгом «мирного проникновения», придуманным французским министром иностранных дел Делькассе. С другой стороны, стало усиливаться тревожное и раздражительное наблюдение германской дипломатии за постепенно расширяющимися французскими захватами в этой стране. Канцлер Бюлов, руководивший в этот момент внешней политикой Германии, но сам руководимый Фритцем фон Гольштейном, решил во что бы то ни стало вмешаться в это дело. Во-первых, нужно было оградить довольно значительные торговые и промышленные интересы Германии в Марокко; во-вторых, соблазнительно было испытать, насколько в самом деле крепка и реальна «Антанта», возникшая 8 апреля 1904 г., и действительно ли Англия готова оказать французам военную помощь в случае угрозы со стороны Германии. Сначала был запрошен начальник генерального штаба Шлиффен, знаменитый творец оперативного плана войны на два фронта. 20 апреля он сообщил Бюлову свой ответ: «Россия воевать сейчас не может, имея уже на руках войну против Японии; если война с Францией необходима, то настоящий момент бесспорно благоприятен». Но всё-таки было признано нужным ещё пообождать, и только весной, после Мукдена, решено было приступить к действиям. Фритц фон Гольштейн не переставал убеждать Бюлова в необходимости угрозой войны принудить французов отказаться от завоевания Марокко. Бюлов приступил с этим к Вильгельму. В конце концов после довольно упорного сопротивления со стороны оробевшего было императора Бюлов заставил его предпринять путешествие в Танжер. Здесь, в самом крупном из городов Марокко, Вильгельму нужно было демонстративно заявить, что он считает марокканского султана совершенно независимым государем. А прессе было поручено распространяться как можно энергичнее на две темы: 1) Германия выступает как защитница независимости слабой страны, угнетаемой чужеземным завоевателем, и 2) германское правительство в то же самое время защищает справедливейший принцип равноправия всех национальностей, граждане которых имеют в Марокко те или иные экономические интересы. Платформа для затеянной демонстрации была выработана, таким образом, как будто удачная и неуязвимая. Правда, сам Вильгельм знал очень хорошо, что дело идёт в действительности вовсе не о столь благородных стремлениях, а только о том, чтобы отбить у французов добычу в свою пользу. Понимал кайзер и то, что вся эта затея может окончиться для Германии войной против Франции, Англии и хотя и ослабевшей, но всё же имеющей немало корпусов в Европе Российской империи. Немудрено, что уже по пути в Танжер Вильгельм вдруг совсем смутился и заколебался. С дороги он неожиданно телеграфировал германскому резиденту в Танжер, что, может быть, и не высадится на берег; вообще он, император, «путешествует как простой турист». Бюлов был страшно взволнован этой изменой. Полетели телеграммы к Вильгельму, заклинавшие его не отступать от принятой программы. Ведь уже поздно: пресса полна известий о предстоящем выступлении; в Европе внезапный отказ от этого путешествия припишут страху, и это подорвёт престиж Германии. Рыцарственный защитник слабых наций скрепя сердце решился после этого всё-таки высадиться в Танжере. 31 марта 1905 г. на банкете, данном в его честь германской колонией, Вильгельм произнёс речь, в которой высокопарно распространялся о независимости Марокко, о самостоятельном султане и о своей к нему дружбе.

Демонстрация удалась. После двух с лишним месяцев дипломатической переписки и полемики в прессе, 6 июня 1905 г., министр иностранных дел Французской республики Теофиль Делькассе подал в отставку. Причиной было то, что весь Совет министров и сам президент Лубэ решительно отказались поддерживать его «политику сопротивления», а запрошенная из Парижа Англия сообщила, что в случае войны она может прислать на помощь французам всего полтораста тысяч человек, да и то не сейчас, а погодя.

Но дальше всё дело круто повернулось. Любопытно, что той же маскировкой «охраны» малых и слабых народов воспользовалась уже не Германия против Франции, а Франция против Германии. Вот как произошёл этот курьёзный, хотя и не редкий в дипломатической истории случай. Премьер Рувье, сменивший Делькассе на посту министра иностранных дел, секретно и окольным путём, через посредство германского посла в Риме графа Монтса, предложил германскому правительству уладить все колониальные вопросы и недоразумения и в Африке и в Азии особым двусторонним соглашением, в том числе покончить и с Марокко. Другими словами, ставился вопрос, не угодно ли германской дипломатии и её прессе прекратить разговоры о великодушной защите слабых народов и вместо этого полюбовно разделить между Германией и Францией Марокканскую империю? И вот тут-то канцлер Бюлов, по наущению всё того же советника статс-секретариата иностранных дел Фритца фон Гольштейна, совершил крупнейший промах, о котором германская дипломатия потом многократно и горько жалела. Бюлов пожадничал: ему показалось, что лучше заполучить Марокко целиком, чем делиться с французами. Поэтому он решил отказаться от предлагаемого Германии «отступного». И Рувье получил в ответ, что Германия попрежнему считает Марокко независимой державой. А независимую державу разве возможно делить? Официально те канцлер Бюлов требовал, чтобы была созвана общеевропейская конференция: она пусть вынесет постановление, подтверждающее как независимость марокканского государства, так и полное равноправие граждан всех национальностей в экономических сношениях с Марокко. Немцы надеялись, что под флагом охраны Марокко от французов они приберут султана к рукам, а так как экономически Германия сильнее Франции, то по крайней мере в экономическом отношении Марокко полностью и перейдёт в их фактическое обладание. Получив сведения об отказе Германии от полюбовного дележа, Рувье согласился на конференцию.

Как известно, вследствие целого ряда благоприятных для Франции обстоятельств, когда 16 января 1906 г. в исианскОхЧ городке Алхесирасе собралась эта конференция, большинство её голосов поддержало не немцев, а французов. Таким образом, французскому представителю удалось провести ряд пунктов, дававших французской дипломатии очень удобные лазейки для дальнейшего успешного «мирного проникновения» в Марокко. Конференция окончилась для Германии полным провалом. Когда впоследствии, в 1908 г., Вильгелкм II узнал (это было от него скрыто Бюловым!), что Рувье предлагал Германии ещё летом 1905 г. полюбовную сделку, а германская дипломатия её отвергла, император потребовал, чтобы ему представили документ, и написал на полях: «Если бы я знал это, я бы моментально согласился, и всё это глупое дело с Алхесирасской конференцией никогда бы не случилось».

Но ошибка была сделана. Как же можно было её поправить? Прежде всего Бюлов, обозлённый за неудачу на своего советника Фритца фон Гольштейна, удалил его в отставку, искусно подготовив Вильгельма II к этому шагу. До тех пор, как говорили в Берлине, не канцлеры прогоняли «Фритца», но «Фритц» прогонял канцлеров. Однако этого было, конечно, недостаточно, чтобы поправить дело.

И вот уже в том же 1906 г., а затем в 1907 и 1908 гг. из Берлина началось, тоже засекреченным и окольным путём, настойчивое зондирование почвы в Париже, нельзя ли было бы хоть теперь получить то отступное, которое некогда предлагал Рувье. Но времена изменились. Японская война окончилась, руки у России освободились, она явно стала сближаться с Антантой, в которую и вступила в августе 1907 г. Поэтому французские дипломаты делали вид, что не замечают пускаемых из Берлина пробных шаров. Когда же приходилось через третьих лиц давать ответ на предложения о разделе Марокко, то французы не без ехидства отвечали точь в точь как в своё время им отвечали немцы: Марокко — независимая страна, как же можно посягать на её независимость? Так Германии и не удалось ничего получить в Марокко. Когда же в 1911 г. она прибегла к агадирской демонстрации, то даже и таким сложным и опасным способом ей удалось добиться «отступного» лишь в далёкой центральноафриканской глуши. Зато вполне точно, формально, безусловно германская дипломатия согласилась на присоединение Марокканской империи к французским владениям под титулом «протектората». Тогда и Франция окончательно перестала заявлять, что, захватывая Марокко, она великодушно защищает независимость этой страны.

Следует, однако, внимательнее рассмотреть этот заключительный этап франко-германской борьбы из-за Марокко. Он представляет особый интерес как характернейшая иллюстрация специфических приёмов дипломатии империализма.

К 1908 г. выяснилось, что все попытки Германии получить от Франции по крайней мере хотя бы «отступное» не приводят к цели.

Вильгельм и канцлер Бюлов не могли и не хотели на этом успокоиться. Они видели, как французы, пользуясь всяким поводом якобы для защиты интересов французских граждан, всё дальше и бесцеремоннее внедряются в Марокко. Германская империалистическая пресса не переставала насмешками и укоризнами преследовать имперскую дипломатию за то, что она позволяет французам издеваться над Германией и, несмотря на Алхесирасский акт, захватывать постепенно всё Марокко. Эти нападки приобрели особенно ожесточённый характер после того, как французские войска высадились в одном из лучших марокканских портов, в Касабланке. Именно там внезапно и вспыхнул конфликт, по поводу которого европейская пресса снова кричала о надвигающейся опасности «общего пожара», т.е. мировой войны.

Самый предлог для конфликта был незначителен. Несомненно, если бы в Германии не накопилось столько раздражения по поводу марокканских дел, конечно, ни Вильгельм, ни его канцлер не подумали бы сразу же взять боевой тон. В сентябре 1908 г. германский консул в Касабланке припрятал у себя на несколько дней дезертиров германского происхождения, бежавших из расположенного в Северной Африке французского «иностранного легиона». Когда дезертиры в сопровождении одного из консульских чиновников пробирались на пароход, на них напала французская полиция и арестовала всю группу; чиновника же избили — по показаниям французов, слегка, а по его собственному утверждению, весьма чувствительно. Началась острая дипломатическая переписка; в германском министерстве громко заговорили о вопиющем нарушении неприкосновенности чинов консульства; кстати вспомнили и о том, почему вообще французы хозяйничают в Касабланке, кто дал им право нарушать Алхесирасский договор и т. д.

Германский посол в Париже Радолин несколько раз подряд побывал у первого министра Клемансо, но конфликт никак не улаживался. Клемансо предлагал передать всё дело на рассмотрение Гаагского международного трибунала: если трибунал решит в пользу Германии, то Франция принесёт извинение. Но канцлеру Бюлову хотелось и вМарокко и в вопросе о Боснии и Герцеговине прежде всего испытать, крепка ли Антанта. Поддержат ли Россия и Англия Францию, если ей пригрозить войной? Поэтому Бюлов требовал, чтобы Франция извинилась немедленно, ещё до гаагского разбирательства. Дело не сдвигалось с мёртвой точки. Бюлов рассчитывал на то, что не захотят же Россия и Англия воевать из-за совсем для них постороннего вопроса. Но и Клемансо соображал, что германское правительство едва ли начнёт страшное побоище из-за ареста каких-то дезертиров и обиды консульского чиновника в Касабланке. Наконец, тон германской прессы, явно под влиянием канцлера, стал решительно угрожающим. Тогда посол Радолин явился рано утром к Клемансо за окончательным ответом. Между ними произошёл диалог, который впоследствии изображался во французской и английской печати, быть может, в несколько стилизованном виде. Во всяком случае ни Клемансо, ни Радолин с опровержением не выступили. После новых бесплодных настояний на немедленном извинении Радолин встал и заявил, что ему велено в случае окончательного отказа со стороны Клемансо вечером этого же дня покинуть Париж. «Но, monsieur, ведь вы ещё поспеете в полдень на гораздо лучший курьерский поезд!» — воскликнул Клемансо, вынимая часы и показывая их посетителю. Так или иначе, Радолин не уехал ни с курьерским, в полдень, ни с пассажирским, вечером; войны тоже не произошло; Германия согласилась передать дело в Гаагский трибунал. Позднейшее решение трибунала было «вничью», с обоюдными объяснениями и извинениями.

Итак, на этот раз приём угрозы не привёл к цели. Но этим дело кончиться не могло. Не прошло и трёх лет, как угроза снова была пущена в ход и снова по поводу Марокко. На этот раз дипломатическое выступление Германии было обставлено серьёзнее

За этот промежуток времени переменились все действующие лица: канцлером был уже не Бюлов, а Бетмаи-Гольвег, французским премьером — не Клемансо, а Жозеф Кайо, германским послом в Париже — не Радолин, а фон Шёи. Но главным действующим лицом в достопамятном конфликте 1911 г. явился германский статс-секретарь иностранных дел Кидерлен-Вехтер.

Это был очень способный и деятельный человек, головой выше канцлера Бетман-Гольвега, который всегда оставался лишь исполнительным чиновником. Кидерлен-Вехтер, как потом оказалось из изданной после его смерти переписки, ни в грош не ставил своих начальников — сначала Бюлова, потом Бетман-Гольвега; столь же дёшево расценивал он и самого императора. Характера он был неуживчивого, и его долго затирали по службе. Только с июня 1910 г. он добился, наконец, назначения на пост статс-секретаря иностранных дел. При сколько-нибудь активном канцлере этот пост не имел особого значения: всей внешней политикой империи руководил канцлер. Но при таком канцлере, как Бетман-Гольвег, такой статс-секретарь, как Кидерлен-Вехтер, неминуемо должен был играть первую роль. О Бетман-Гольвеге его недруги говорили, что он считает себя специалистом по внутренней политике только потому, что ничего не понимает в политике внешней. В частности канцлер хорошо сознавал всю запутанность положения Германии в марокканском вопросе, но, даже понатужившись, он не мог изобрести никакого выхода: разрешить эту задачу он предоставил новому статс-секретарю. Кидерлен-Вехтер видел, что французы совсем уже перестали стесняться в Марокко и что захват всего, ещё остающегося там незатронутым, идёт быстрыми шагами. У германского статс-секретаря давно созрело убеждение, что нужно во что бы то ни стало договориться с французами*. Другими словами, надобно сказать им прямо, что можно и прекратить комедию с «защитой независимого султана от мятежников» (под этим предлогом французы, возя с собой султана с места на место, захватывали одну часть страны за другой). Следует просто провозгласить французский протекторат над Марокко. Германия на это согласна, но она настойчиво требует отступного, т. е. какой-нибудь частицы земли, по возможности в самом Марокко. Кидерлен несколько раз заговаривал на эти темы с французским послом в Германии Жюлем Камбоном; тот даже в Пария? ездил по этому поводу, но ничего утешительного оттуда для Германии не привёз. Во французском кабинете снова сидел — правда, в качестве морского министра — тот же непримиримый Делькассе, который начал захват Марокко и, как сказано, ушёл в отставку в 1905 г., не желая уступать Германии. Теперь, в 1911 г., он был настроен попрежнему и очень влиял в том же духе на весь кабинет.

Тогда Кидерлен-Вехтер предложил Бетман-Гольвегу пустить в ход угрозу вооружённого вмешательства в марокканские дела. Придравшись к систематически выдвигаемому французами аргументу, будто они принуждены оккупировать города и сёла Марокко для защиты жизни французских граждан, предлагалось заявить, что и немецким гражданам в Марокко тоже грозит опасность, и потому германское правительство со своей стороны вынуждено послать в Марокко вооружённую силу. При этом должно ещё внушить французам, что Алхесирасский договор фактически ими уничтожен и что Германия, пожалуй, может согласиться признать новое, созданное французскими действиями положение, но желает получить компенсацию. Французы на войну из-за Марокко не пойдут, и дело окончится чистым выигрышем для Германии. Когда впоследствии Кидерлен-Вехтера спрашивали, почему же он так твёрдо рассчитывал, что Франция испугается, статс-секретарь не мог ничего привести в своё оправдание; он лишь невнятно ссылался на то, что какой-то знакомый банкир написал ему из Парижа в очень обнадёживающем духе. Во всяком случае осторожный' фон Шён — предшественник Кидерлен-Вехтера на посту статс-секретаря и с июня 1910 г. бывший германским послом в Париже — нисколько не был повинен в случившемся. Кидерлен-Вехтер его даже и не запросил ни о чём, настолько он был уверен в успехе. Бетман-Гольвег согласился с планом Кидерлена. Но Вильгельм II некоторое время не решался. Он носился с мыслью, что французы и без такой угрозы пойдут на компромисс и дадут Германии компенсацию, — например согласятся отдать Конго в обмен на менее богатое и менее обширное Немецкое Того.

Но вот 21 мая французские войска заняли уже и столицу Марокко, город Фец. Вскоре после этого, 19 июня, Кидерлен обратился к французскому послу Жюлю Камбону с «конфиденциальным сообщением». Сообщение заключалось в том, что немцы желают получить компенсацию в Конго. После этого Камбон, лично вполне сочувствовавший этому плану, снова пытался испросить согласие кабинета на дальнейшие переговоры. Но ничего определённого из Парижа он не получил. Тогда, наконец, сопротивление императора было сломлено решительным статс-секретарём. Зная хорошо Вильгельма, Кидерлен-Вехтер пустил в ход аргумент из области внутренней политики: как эффектно будет произвести такой внушительный, угрожающий жест накануне выборов в Рейхстаг! И вот решение было принято...

1 июля 1911 г. совершенно неожиданно в бухте Агадир, на западном (Атлантическом) берегу Марокко, появилась и стала на якоре германская канонерская лодка «Пантера». Когда это известие облетело Европу, оно вызвало величайшее волнение в дипломатических кругах. Европейский политический горизонт сразу покрылся тучами. Что могло означать это появление немецкого военного корабля? Нота германского министерства, объяснявшая это мероприятие опасностями, якобы угрожающими немецким гражданам в Марокко, была явно рассчитана на дурачков. Во-первых, ни малейшая опасность никому ни в Агадире, ни поблизости от него не угрожала; во-вторых, если бы и имелась опасность, что могла сделать одна канонерская лодка, которая стала на рейде и даже десанта не высадила на берег? Французское правительство молчало. Прошла неделя, началась другая. Камбон виделся с Кидерленом, но о компенсациях не заговаривал. Вильгельм, которому обещано было, что французы немедленно испугаются, был недоволен действиями слишком уж ретивого статс-секретаря. «Какого же чорта теперь нам делать? — писал император на полях доклада канцлера от 10 июля. — Это просто фарс — переговоры и переговоры, и дальше ни с места. А пока мы теряем наше драгоценное время, англичане и русские подкрепляют французов и диктуют им, что именно они могут соблаговолить нам дать. Такого рода дипломатия выше моего разумения!»

Слабость позиции Кидерлен-Вехтера заключалась в том, в чём всегда таится опасность для всякого, кто пытается применить политику запугивания без серьёзного намерения осуществить свои угрозы. Хорошо, если противник испугается. Но что делать, если он пренебрежёт угрозами? Между тем волнение в Европе возрастало: германские и французские ценности на мировых биржах летели вниз с головокружительной быстротой. Вильгельм II уехал в свою обычную морскую прогулку в северные воды, категорически воспретив продолжать угрожающие жесты в Агадире и где бы то ни было. Кидерлен-Вехтер решил сам начать конфиденциальный разговор с Камбоном. Не согласится ли Франция за Марокко отдать Германии своё Конго? Камбон, переговорив с Парижем, ответил: нет, не согласится. Кидерлен-Вехтер положительно терял голову, не зная, что предпринять. Вдруг грянул гром с совсем неожиданной стороны.

В Лондоне с первого же момента появления «Пантеры» в Агадире истолковали этот жест как прямую угрозу немцев начать войну с Францией, если французы не отдадут им части Марокко с самим Агадиром. Кабинет Асквита решил противиться этому всеми мерами. Во-первых, англичане вовсе не желали, чтобы немцы обосновались на западном берегу Марокко, на морских путях, связывающих Англию с её африканскими владениями. Во-вторых, сэр Эдуард Грей, английский министр иностранных дел, прекрасно понимал, что одной из целей германского угрожающего жеста является желание доказать французам, что Англия бессильна поддержать их в столь решающий момент, а поэтому и вся Антанта — бесполезный для французов «дипломатический инструмент». Британское правительство неофициально запросило Меттерниха, германского посла в Лондоне, что означает посылка «Пантеры» в Агадир. Но Меттерних и сам толком ничего не знал, поэтому он отделался какими-то пустейшими фразами. Тогда кабинет Асквита решил больше не медлить. Предостеречь Германию мог ещё предатель и купленный шпион Зиберт, старший советник русского посольства в Лондоне. За служебное усердие он награждался русскими орденами и чинами, но одновременно состоял на шпионской службе у германского правительства. Обязанности Зиберта сводились к тому, чтобы не только передавать в Германию из русского посольства копии всех входящих и исходящих бумаг, но и подслушивать все разговоры, записывать их и доставлять эти записи в Берлин своим хозяевам. 19 июля Зиберт имел разговор с английским послом в Петербурге Никольсоном. Тот сказал ему, что если Германия в самом деле захватит Агадир, то дело примет очень серьёзный оборот, ибо Англия сочтёт, что её жизненно важные интересы находятся под угрозой. Зиберт аккуратно записал эти слова тотчас после разговора 19 июля, но его информация уже не успела во-время дойти до германского правительства.

21 июля 1911 г. состоялся торжественный банкет у лондонского лорд-мэра в его дворце Меншен-Хаузе. В качестве почётного гостя, представителя правительства, там присутствовал канцлер казначейства Ллойд Джордж. За столом он произнёс свою знаменитую речь, прогремевшую по всей Европе как сигнал тревоги. Не называя Германии, не упоминая имени «Агадир», Ллойд Джордж заявил, что если в вопросе, затрагивающем интересы Англии, кто-нибудь думает действовать так, как если бы Англия не существовала, то такой человек жестоко ошибается. Мир — драгоценная вещь, но есть нечто ещё дороже — это честь и достоинство страны. Таким образом, Ллойд Джордж предупреждал Берлин, что если Германия нападёт на Францию из-за Марокко, англичане немедленно объявят немцам войну. Впечатление от этой речи было потрясающим, и больше всего, конечно, в Германии. В некоторых городах Западной Германии, например в Кёльне, в банках и сберегательных кассах образовались большие очереди вкладчиков, торопившихся на всякий случай получить обратно свои вклады. Переполох на берлинской и парижской биржах поднялся неописуемый. В германской социал-демократической прессе, даже в тех её органах, которые отнюдь не склонны были бороться против империалистической политики, сказывались растерянность и недовольство. Вести на убой миллионы людей из-за какого-то Агадира представлялось слишком чудовищным. Появился плакат, изображавший чорта с рогами и хвостом, куда-то бегущего с картой Марокко подмышкой; под плакатом было подписано: «Пусть заберёт он Марокко!».

При подобном настроении общества не могло быть и речи о том, чтобы довести дело до войны против Антанты. Приходилось бить отбой. Два дня Кидерлен молчал. Но страшное волнение охватывало Германию с каждым часом всё более и более; необходимо было с этим покончить. Вечером 23 июля, а затем 24 июля статс-секретарь телеграфировал Меттерниху в Лондон, чтобы тот спросил у Грея, зачем было Ллойд Джорджу прибегать к угрозам. Не лучше ли было бы раньше объясниться с германским правительством? В.месте с тем Меттерниху поручалось заверить, что Германия вовсе не намерена претендовать ни на Марокко, ни на часть его, ни даже на какой-либо пункт в Марокко. Грей ответил, что если так, то он удовлетворён, и ничуть не мешает Германии сговориться с Францией о каких-либо других компенсациях.

Кризис миновал. Франко-германские переговоры, начавшиеся в августе, завершились договором 4 ноября 1911 г. В отмену Алхесирасского трактата Франция получила протекторат над Марокканской империей; Германии была отдана одна из центральноафриканских французских земель. Германские империалисты были возмущены. Они утверждали, что уступленная французами земля ничего не стоит и что единственным предметом вывоза оттуда является сонная болезнь. Но предпринять что-либо было уже невозможно.

Агадирская авантюра окончилась провалом. Немецкое застращивание не достигло цели.

 

 

страница назад

страница вперед

 

Оставьте Ваш комментарий к этой статье и получите доступ к закрытому разделу сайта

Добавление комментария

Ваше имя:   E-mail (не отображается на сайте): Ваш отзыв: Введите слово с картинки